alkor_alkor

     Тугой режущий ветер бил из темноты,  волоча  длинные  струи  песка  и
пыли. От его неживого постоянства можно было сойти с ума; на зубах скрипел
песок, от которого  не  спасали  ни  самодельные  респираторы,  ни  плотно
стиснутые губы. С вершин  барханов  срывались  мерцающие  в  лунном  свете
шлейфы и ровными потоками летели по ветру.
     Дом уцелел  каким-то  чудом.  Его  захлестывала  пустыня;  в  черные,
бездонные проломы окон свободно втекали склоны барханов, затканные  дымной
пеленой поземки. Видно было, как у стен плещутся,  вскидываясь  и  тут  же
опадая, маленькие смерчи.
     На пятом этаже в трех окнах подряд сохранились стекла.
     - Это может быть ловушкой, - проговорил инженер.
     Крысиных следов не видно, подумал музыкант, и сейчас же шофер сказал:
     - Крысиных следов не видно.
     - Ты шутишь? - качнул головой инженер. - На таком грунте,  при  таком
ветре? Они не продержатся и получаса.
( ... )

     Они все очень хотели есть. А еще больше  -  пить.  На  зубах  скрипел
песок.
     - Правда, что они не  трогают  носителей  культуры?  -  спросил  друг
музыканта, жуя ломоть консервированного мяса.
     - Теперь все - носители культуры, - пробормотал  музыкант  и  тут  же
почувствовал щекой испытующий взгляд пилота.
     - Да, конечно, - поспешно согласился  друг  музыканта,  -  я  имею  в
виду... действительно... ну, вот, хотя бы такого, как он, - он  указал  на
музыканта.
     - Не знаю, - ответил пилот угрюмо.
     - Кажется, правда, - с  набитым  ртом  сообщил  инженер,  слизывая  с
пальцев маленькие крошки мяса.  -  Они  вообще  ведут  себя  очень,  очень
странно...   Говорили, будто они телепаты.  Говорили, будто они и устроили
все  это...  Много говорили.  Удивительно быстро  плодятся легенды,  когда
вокруг бардак...
     - А может, они их сохраняют? - опасливо косясь на пилота,  вполголоса
спросила мать.
     - Кого? - не понял инженер.
     - Ну... носителей этих.
     - Зачем?
     - Для культуры! - вдруг захохотал шофер.
     Пилот, не обращая на них внимания, вглядывался в карту, обеими руками
упираясь в пол.
     Инженер перестал улыбаться, глаза его свирепо сузились.
     - Знаешь, друже, - проговорил он, помедлив. - Те, для кого  сохраняют
культуру другие, чрезвычайно быстро ее трансформируют. По своему образу  и
подобию, - он опять вытер губы  ладонью.  -  Шутом  при  них  быть?  Я  им
Платонова, а они: ха-ха-ха!..
( ... )

     Музыкант оттолкнулся от гардероба, склонился над  пилотом.  Пилот  не
шевелился, окостеневшие пальцы сжимали цевье. Музыкант  отомкнул  рожок  с
его автомата - там тоже было пусто.
     Как во сне, медленно, гардероб словно  бы  сам  собой  поехал  назад,
навстречу музыканту, в глубь квартиры.  В  полной  растерянности  музыкант
стоял посреди коридора, судорожно вцепившись обеими руками в бессмысленный
автомат. В открывшийся проем хлынули крысы. Да чем же все это кончится,  в
последний раз подумал музыкант, пытаясь принять вырвавшуюся  вперед  крысу
на штык. Удар отбили.  Музыкант  увидел,  что  к  нему  неспешно  подплыло
длинное, тусклое трехгранное лезвие,  прикоснулось,  замерло  на  какую-то
долю секунды и погрузилось.  Его  собственные  руки,  по-прежнему  занятые
автоматом,  болтались  где-то  ужасающе  далеко.  С  изумлением  он  успел
почувствовать в себе невыносимо чужеродный  предмет,  от  которого  резкой
вспышкой расплеснулась во  все  стороны  горячая  боль,  успел  наконец-то
испугаться и понять, чем все кончилось, - и все кончилось.
     Его друг к этому моменту еще не сделал ни  одного  выстрела.  Он  был
один - наедине с полузанесенным следом транспортера и роялем,  на  котором
играли пять  минут  назад.  Он  слышал  стрельбу,  крики,  топот,  взрывы,
чувствовал заполнившую квартиру пороховую  гарь.  Потом  совсем  рядом,  в
прихожей, чей-то незнакомый голос страшно прокричал:  "Рожок!  Кто-нибудь,
скорее, рожок!" Друг музыканта не шевельнулся, руки его стискивали готовый
к бою автомат. Он  оцепенел.  Когда  в  дверях  мелькнули  нелепые  фигуры
затянутых в зелено-серые униформы крыс, в душе у него что-то  лопнуло.  Он
отшвырнул автомат как можно дальше от себя и закричал:
     - Нет!!! Не надо!!! - И вдруг в спасительном наитии  пошел  навстречу
влетевшей в комнату крысе в черном с серебряными нашивками мундире, широко
разведя руки и выкрикивая: - Носитель культуры! Носитель культуры!
     Топорща усы, крыса  в  черном  резко,  отрывисто  пропищала  какие-то
команды и опустила автомат.
     - Оставайтесь на вашем месте, - приказала она. - Вам ничто не грозит.
     Друг музыканта послушно остановился посреди комнаты.  Крыс  виднелось
не больше десятка. Могли бы отбиться, вдруг мелькнуло в  голове,  но  друг
музыканта прогнал эту мысль, боязливо покосившись на  того,  в  черном,  -
вдруг и впрямь телепаты...
.
.
.
     - Вы носитель? - строго пропищала главная крыса.
     - Да, - сипло выговорил друг музыканта. - Я музыкант.
     - Это хорошо, - командир крыс перекинул автомат за спину, и  у  друга
музыканта подкосились ноги от пережитого напряжения.  Не  помня  себя,  он
опустился на пол. Командир внимательно смотрел на него  сверху  маленькими
красноватыми глазками.
     - Вы предаетесь нам? - спросил он.
     Не в состоянии сказать  хоть  слово,  друг  музыканта  лишь  разлепил
онемевшие губы, а потом кивнул.
     - Это хорошо, - повторил командир  и  наклонил  голову  набок.  -  Вы
будете пока жить здесь этот апартамент. Воду мы пустим через половину часа
через водопровод.  Ни о чем  не надо  беспокоить себя...  Трупы  мы уберем 
сами, - командир подошел к роялю.
     Друг музыканта вскочил - его едва не задел  длинный,  волочащийся  по
полу розовый  хвост.  Он  почувствовал  болезненное,  нестерпимое  желание
наступить ногой на  этот  хвост,  поросший  редкими  белыми  волосками,  и
поспешно отступил подальше.
     - Покидать апартамент можно лишь в сопровождений  сопровождающий.  Мы
выделим сопровождающий через несколько часов. Пока  вы  будете  здесь  под
этот конвой.
     - Да мы уж нагулялись, не беспокойтесь, -  сказала  мать.  -  Калачом
наружу не выманишь.
     - Выходить  иногда  придется,  чтобы  оказать  посильную  помощь  при
обнаружении другие люди, - ответил командир. - Например, чтобы довести  до
них нашу гуманность и желание  сотрудиться...  трудничать.  -  Он  перевел
взгляд на друга музыканта: - Это хороший инструмент?
     - Очень хороший.
     - Поиграйте.
     - С удовольствием, - сказал друг музыканта.
     В дверях толпились крысы.
     - Прискорбно жаль, - проговорил командир задумчиво, - что  так  много
людей не понимают относительность моральных и духовных  ценностей  в  этот
быстро меняющийся мир. За иллюзия собственного достоинства готовы  убивать
не только нас, но и себя. Дорогостоящая иллюзия! Теперь, когда так тяжело,
особенно. Мы поможем вам избавляться от этого вековечного груза...
     Когда бурая луна перестала распухать от ночи к ночи и стало очевидно,
что орбита ее  каким-то  чудом  стабилизировалась;  когда  приметный  дом,
одиноко рассекавший льющийся над  пустыней  и  руинами  ветер,  постепенно
заполнился изможденными,  иссохшими,  подчас  полубезумными  людьми,  друг
музыканта репетировал уже по девять-десять часов в сутки. С  автоматом  на
груди он сидел на вращающемся табурете, ревниво  озирался  на  теснившихся
поодаль новеньких и,  как  расплющенный  честолюбивой  матерью  семилетний
вундеркинд, долбил одни и те  же  гаммы.  И  мечтал.  Мечтал  о  том,  что
вечером, или завтра, а может, хотя бы послезавтра,  слегка  усталый  после
очередной операции, но, как всегда, безукоризненно умытый  и  затянутый  в
чернь и серебро, без пятнышка крови на сапогах, придет его властный друг -
возможно, вместе с другими офицерами, - взглядом раздвинет подобострастную
толпу и, то задумчиво, то нервно подрагивая розовым хвостом, будет слушать
Рахманинова или Шопена... Ближе чем на пять шагов друг музыканта никого не
подпускал  к инструменту;   даже  случайные  посягательства   на невидимую
границу  он  ощущал  физически,   как  неожиданное  влажное  прикосновение
в темноте, -  и  его тренированные пальцы  в панике  падали  с белоснежных
клавиш  "Стейнвея"  на спусковой крючок "ингрема".   По людям  он  стрелял 
без колебаний.