В 1937-м не было искусственно торганизованных голодов. Не было насильственных депортаций (за одним-двумя исключениями, возможно). Не было коллективизации. И ещё много чего не было. Просто те люди, которые раньше приходили за всяким ненужным быдлом, теперь пришли в Дом на Набережной уже за "элитой", полагавшей себя хозяевами жизни, и та разахалась: "Ох, 1937-й... Ах, 1937-й..."
И вот тут-то внезапно оказалось, что "свои" пришли за "своими" по наводке "своих" же. Оказалось, что никому нельзя верить. Противник выглядел (и был) непобедимым и неотвратимым -- та самая государственная машина, которую до этого сами же и строили. И, одновременно, жила в каждом дикая надежда, что уж за ним-то приходить не за что. И что, если сдашься, то сможешь всё объяснить. А вот если начнёшь отстреливаться или хотя бы ударишься в бега -- тут-то и докажешь, что правильно за тобой пришли, и что ты -- не "свой".
В какой-то мере это было и раньше -- например, когда до революции террористы чистили свои ряды, или когда в Гажданскую друг друга к стенке ставили иногда совершенно неожиданные люди. Вопрсо в масштабах. И, пожалуй, в методичности.
Да ничего не изменилось
Date: 2011-08-08 08:17 pm (UTC)И вот тут-то внезапно оказалось, что "свои" пришли за "своими" по наводке "своих" же. Оказалось, что никому нельзя верить. Противник выглядел (и был) непобедимым и неотвратимым -- та самая государственная машина, которую до этого сами же и строили. И, одновременно, жила в каждом дикая надежда, что уж за ним-то приходить не за что. И что, если сдашься, то сможешь всё объяснить. А вот если начнёшь отстреливаться или хотя бы ударишься в бега -- тут-то и докажешь, что правильно за тобой пришли, и что ты -- не "свой".
В какой-то мере это было и раньше -- например, когда до революции террористы чистили свои ряды, или когда в Гажданскую друг друга к стенке ставили иногда совершенно неожиданные люди. Вопрсо в масштабах. И, пожалуй, в методичности.